Женщина по имени Солнце. История великой любви - Инна Тронина

Это называется «ограничение свободы». Человек находится на воле, но возможность его передвижения существенно сужена. Только с этим «подарком» я имела возможность покинуть американскую тюрьму, куда была заключена в начале две тысячи шестого года как предполагаемая сообщница исламских фанатиков-террористов. Через тринадцать месяцев после бегства из Ирака меня всё-таки арестовали. Абу-Валид, к счастью, остался на свободе. В противном случае его ждала бы тюрьма на базе Гуантанамо.

Я же теперь в виде красной точки постоянно перемещаюсь по монитору дежурного. Эти «часики» снять нетрудно – достаточно перерезать браслет ножницами. В таком случае сработает сигнал тревоги, и мне придётся досиживать срок в тюрьме. Но это не входит в мои планы. Мне дарована возможность видеть детей, пользоваться относительной свободой, даже на время покидать Египет.

Мой отец поручился за меня перед людьми, от которых зависела моя судьба. У него была такая возможность. Он оказывал услуги парням из спецслужб, а кое с кем из них даже дружил. Родители достаточно слёз пролили за те годы, что я провела вдали от них, от всей семьи, и потому я стараюсь вести себя примерно.

С браслетом я не расстаюсь ни днём, ни ночью. Надевать и снимать его могут только полицейские. На поясе у меня висит передатчик, и ещё одно устройство устанавливается в том доме, где я в данный момент проживаю. Как правило, это наш особняк в Александрии, а также дома в Каире или Луксоре. Реже – вилла моего брата под Москвой. Ни при каких обстоятельствах я не должна появляться в Штатах, в том числе с чужими документами.

Разумеется, не жаждут встречи со мной и нынешние иракские власти. Более никому я не опасна, и ни у кого в том нет сомнений. Из жертвы сделали преступницу, перед которой сами теперь цепенеют в ужасе и тратят громадные средства на слежку. Но даже если бы они упрятали меня в камеру, связали по рукам и ногам, я всё равно оставалась бы свободной.

Теперь я способна выйти из-под любой власти и в то же время получить безграничную власть над людьми и обстоятельствами. Там, в Ираке, и здесь, в Египте, меня научили многому, и благотворная древность ныне даёт мне силы жить. Они думают, что победили меня. На самом деле я победила их.

– «Во имя Аллаха, милостивого, милосердного…» Моя жизнь сложилась таким образом, что после каждого слова я привыкла говорить «иншалла», то есть «если будет угодно Всевышнему». Я опасаюсь загадывать вперёд – не только надолго, но даже на один день или на час. Ведь так мало на самом деле может смертный человек, и даже миг в силах окончательно и бесповоротно изменить человеческую жизнь. Я в этом убеждалась не раз, и потому знаю, как мало зависит лично от меня…

Наша семья жила в Луксоре, на правом берегу Нила, который воздвигнут на месте древних Фив. Это – столица Египта в период с двадцать первого по одиннадцатый век до новой эры. Там находится храм бога Амона-Ра, а также множество других памятников давних и славных лет, изваяний и усыпальниц. Кажется, время застыло в Луксоре. И я ощущаю даже сейчас, что пришла в холодные страны из благодатной земли Кеми, как называли Египет, Верхний и Нижний, в те года.

Но, разумеется, семья наша не знала иных богов кроме Аллаха. Каждый из нас, вслух и мысленно, бессчётное число раз повторял шахаду. Эти слова дети слышат, едва родившись, и их же произносят умирающие, ибо отошедший с шахадой на устах входит в Рай, Джаннам. Предки моей матери Айши были евреями, которые не последовали за Моисеем в землю обетованную. По крайней мере, так шутили мои родственники, которые давно уже приняли ислам.

Я родилась по европейскому летоисчислению шестого ноября семьдесят третьего года, во время Фаджра – предрассветной молитвы. Вся семья очень обрадовалась доброму предзнаменованию. Как и всех прочих младенцев, меня, сразу же ввели в умму – в общину. Для этого нашептали в правое ухо призыв к молитве, а в левое – повеление встать на молитву. Таким образом, первое, что я услыхала на Земле, было имя Божье.

Мне помазали мёдом губы, раздали щедрую милостыню, а мой отец заколол одну овцу, как всегда делается после рождения девочки. За пять лет до этого ему посчастливилось зарезать двух – по случаю рождения моего дорогого брата Хамаля, о котором я вам уже рассказывала. А поскольку сын в семье уже родился, и он был первым ребёнком, мой отец Юсуф аль-Шукри был спокоен и не бранился, узнав, что Айша разрешилась дочерью.

Мясо жертвенной овцы, как и деньги, раздали нуждающимся Меня нарекли Шамс, чтобы я в жизни согревала и радовала людей, подобно Солнцу. Но доныне моего отца называют Абу-Хамаль, а мать – Умм-Хамаль. Я уже объясняла вам, почему это так происходит. И мой любимый брат, мой спаситель и покровитель, уверяю вас, достоин этой чести.

В том году ещё был жив мой дед, хафиз много раз бывавший в Мекке и знавший Коран наизусть. Он пользовался в умме огромным уважением, и слово его было законом для домочадцев. Его тасбих, молитвенные чётки, отец всё время носит с собой и никогда с ними не расстаётся. Я деда помню плохо, в сознании всплывает лишь синайский зелёный ковёр, на котором он любил сидеть, скрестив ноги. Они с отцом и моим старшим братом Хамалем ездили в городок Дарау, близ Асуана, на ярмарку верблюдов.

Когда-то наши предки часто покупали там суданских одногорбых дромадеров, но на моей памяти мужчины уже предпочитали автомобили. Хамаль с юности стал страстным гонщиком. В прошлом году мой брат взял туда с собой моих сыновей – Муина и Рияда. Дети были в совершеннейшем восторге. Муину исполнилось десять. Он с гордостью выполняет пятиричную молитву наравне со взрослыми и ведёт себя уже давно как взрослый мужчина. Рияд рано выучил алфавит и многие суры Корана, откровенно завидует брату и ждёт своего часа. Кажется, нам удалось приучить мальчиков болтать между собой по-арабски. Когда их привезли из Москвы, они то и дело секретничали на русском, и я почти ничего не могла понять. Приходилось просить Абу-Валида узнавать, что замышляют мои сорванцы.

Мальчики и их сестра учат третий язык – английский. Но стараются по, возможности обойтись без него. Их дядя Хамаль сумел в Москве воспитать племянников точно так же, как это было бы в Египте или в Ираке, на их родине. И в Александрии, и теперь, в Йоханессбурге, все трое не вылезают из-за ноутбуков, постоянно общаются с друзьями, оставшимися в далёкой холодной стране, которая стала им родной.

Там они смотрели телевизор, читали книжки, играли с местными детьми. А, значит, оставили в России частичку своих сердец. Дети дипломатов из коттеджного посёлка разлетелись по всему миру, и я радуюсь, что у Муина, Хейат и Рияда на Земле так много друзей – практически в любом государстве. Они стали реальными гражданами мира.

А ведь именно этого так не хватало нам с Хамалем и нашей маленькой сестрёнке Зейн – нежной, грациозной, музыкальной. Она была так красива, что я рядом с ней – дурнушка. Несмотря на недовольство отца, Зейн уехала в Европу для продолжения образования, занималась фортепьяно и вокалом. Но вскоре после возвращения в Египет Зейн выдали замуж по сватовству, за богатого торговца хлопком, которого звали Абдул-Рахман.

Я тогда училась в Гарварде, и мой супруг, имевший репутацию либерала и западника, проживал вместе со мной в штате Массачусетс, ненавязчиво присматривая за молодой женой. Он позволял мне многое, в чём потом не раз упрекал. Но разрыв с ним, как я теперь понимаю, был предопределён изначально. Я согласилась стать его женой, чтобы обрести свободу, большую, чем имела в родном доме. Наш отец, по образованию геофизик, посвятил жизнь нефтяному бизнесу, вместе с компаньонами владел крупными производствами. Занимался и добычей, и переработкой, открыл сеть бензозаправок.

Он и сейчас является членом правящей в Египте Национально-демократической партии и принимает активное участие в её деятельности. Юеуф аль-Шукри никогда не был деспотом и ортодоксом, но имел несколько твёрдых, как камни, принципов, которые защищал до последнего. И, согласно одному из этих убеждений, женщина не должна была, особенно после замужества, работать. Тем более ей воспрещалось строить карьеру в ущерб обязанностям жены и матери.

Увлечения Зейн и подавно не могли радовать нашего папу. Он поспешил прекратить её занятия, считая их развратными и грязными. «Актриса» и «проститутка» в его устах звучало одинаково. Папа воспринимал искусство на уровне сверх популярного в Египте «танца живота» – как везде на Востоке. Мама пыталась переубедить его, доказывая, что Зейн занимается благородным делом, не имеющим ничего общего с услаждением похотливых мужских взоров, но отец был непреклонен. Зейн, подобно мне, согласилась на брак именно потому, что Абдул-Рахман был человеком лёгким и весёлым, много работал, постоянно находился в разъездах, и никак не стеснял свободу жены.